Всем известно знаменитое высказывание Бенджамина Дизраэли о том, что
"существует ложь, большая ложь и статистика"; в справедливости именно этой
последовательности можно убедиться на разных аспектах российской
экономической реальности. Но наиболее впечатляет не статистика роста уровня
жизни или темпов инфляции, а цифры, призванные охарактеризовать состояние
внешнего долга Российской Федерации.
Когда в начале 2000 г. Владимир Путин встал во главе страны, никто и не
думал о "проблеме-2008" - все внимание было приковано к "проблеме-2003", так
как именно на этот год приходился пик выплат по внешнему долгу. На 1 января
2000 г. за государством числилось $132,8 млрд. Но изменение глобальной
конъюнктуры сырьевых рынков и ужесточение фискальных мер привели к тому, что
к 2003 г. государство снизило свои обязательства до $98,2 млрд, к середине
2006-го - еще на треть и сейчас они составляют чуть более $37 млрд. Россия -
одна из наименее обремененных долгами стран мира: по отношению к ВВП размер
ее долга составляет менее 4%, к экспорту - около 10%.
Но так ли все хорошо? Не совсем. В начале 2000-х гг., когда российская
экономика оправлялась после дефолта и приток капитала извне был крайне
скудным, снижалась общая сумма долгов - не только государства, но и
коммерческих структур. Однако начиная с 2004 г. она стала быстро расти -
сначала на 22%, потом на 21%, в 2006 г. - уже на 29%, а в 2007-м прирост
превысит 40% в годовом исчислении. Итог: сегодня Россия и российские
компании должны иностранным кредиторам около $440 млрд.
Что это за компании? Согласно большинству оценок от 55% до 60%
корпоративного долга приходится на долю тех из них, основным акционером
которых является государство: это прежде всего "Газпром", "Роснефть", ВТБ, а
также ряд других. Выходит, что обязательства российского государства и его
структур достигают $250 млрд, а чистый прирост долга в 2002 - 2007 гг.
превысил $120 млрд. Если учесть, что Стабфонд составил на 1 ноября $147,6
млрд, окажется, что в непредвиденной ситуации его может хватить только на
покрытие этих новых займов и процентов по ним года этак за два. Разумеется,
не все так буквально, но факт остается фактом: в ближайшие 10 лет
госкомпании вынуждены будут потратить не менее $200 млрд, которые могли бы
остаться в России, на выплату долгов. Эффективность же использования
госкомпаниями привлеченных ими средств не может быть сейчас оценена даже
приблизительно.
Обычно россиян призывают не волноваться, заверяя нас: госкомпании
эффективны, они имеют устойчивую выручку, и нет повода для беспокойства.
Иногда говорят, что пришло время установить контроль за новыми
заимствованиями и согласовывать их с Минфином или Центральным банком. Но
вопрос даже не в том, успешен ли бизнес государственных компаний, а в том,
собирается ли государство отвечать по их долгам (а ведь значительная часть
"привлеченки" пошла на выкуп ЮКОСа и практически сразу оказалась в казне) и
если собирается, то какие последствия это может вызвать.
Для оценки этого можно обратиться к примеру страны, которая 20 лет назад
была во всем мире символом успешности, - Японии. Ее хозяйственная модель
основывалась на жестком бюрократическом контроле над экономикой; не зря
нобелевский лауреат Амартия Сен назвал Японию "единственной коммунистически
организованной нацией, достигшей впечатляющих экономических результатов". В
принятии решений последнее слово оставалось за министерством внешней
торговли и промышленности и минфином. Власти напрямую или через своих
представителей контролировали около 40% экономики. Бывшие правительственные
чиновники (amakudari) в 1990 г. возглавляли 1114 из 2200 крупнейших компаний
(хотя действующие и воздерживались от такой чести). Государство через
скрытые формы финансирования обеспечивало почти 30% всех производственных
инвестиций. Процесс распределения госконтрактов даже имел особое название -
dango - и предполагал, что победители каждого конкурса известны задолго до
проведения; "откаты" в 20% считались нормой. Близкие к правительству
компании делали долги, не думая об эффективности: монополия обеспечивала им
нужную доходность. Процветали торговля, фондовые и риэлторские операции.
Если в США розничные цены товаров превышали отпускные цены изготовителей в
среднем на 70%, то в Японии 350%-ная наценка мало кого удивляла. За все
платил потребитель, на всем зарабатывали чиновники.
В 1990 г. "коммунизму с японской спецификой" наступил конец. Стремясь
избегнуть массированного промышленного спада, правительство стало покрывать
долги компаний, находившихся в состоянии технического банкротства.
Государственный долг вышел на поверхность - и с 1985 по 1999 г. вырос с 84%
до 310% (!) ВВП. Подконтрольный правительству Банк Японии опустил ставку до
0%. Была запущена специальная Фискальная инвестиционная и ссудная программа
(Fiscal Investment and Loan Program), которой в самом тяжелом 1997 году
пришлось потратить на покрытие корпоративных долгов почти $410 млрд.
Означает ли все это, что России не следует идти по японскому пути? Вопрос
так вообще не стоит: слишком уж велика разница между реально
модернизировавшейся Страной восходящего солнца и жирующей за счет растущего
импорта Страной утекающей нефти. Но можно уверенно утверждать: государство
не позволит обанкротиться компаниям, в которых в каждом втором шкафу
спрятано по неприятно пахнущему скелету и которые сегодня государственны
только на бумаге. Ему придется выплатить миллиарды, якобы зарытые в
сибирских просторах и истраченные на нелетающие самолеты, никому не нужные
автомобили, нанотехнологии и компьютерные программы.
Остановить процесс накопления государством долгов частных фирм никто из нас
не в силах - об этом позаботились те, кто приватизировал и власть, и страну.
Нам остается требовать хотя бы правды. Привлекаемые госкомпаниями ссуды
должны учитываться на особых счетах в Министерстве финансов; они должны
гарантироваться государством, а предельный размер этих гарантий должен
утверждаться Государственной думой так же, как предельные размеры
государственного долга США - конгрессом. Страна должна знать не только тех,
кем ей указывают гордиться, но и тех, за кого ей, возможно, придется
расплачиваться. Нужно жить не по лжи, а по статистике, сделав ее
предварительно честной и достоверной.
